От фантома к замыслу — Рикештрассе как эхо пространства, которого больше нет

Коль скоро вступаешь сегодня на Рикештрассе, ты входишь не просто в здание. Ты вступаешь в пространство, которое превосходит себя — и не только своим величием, игрой света, базиликальным покоем, но прежде всего своей упорной самоочевидностью. Это пространство, которому нет нужды повествовать о том, как оно выстояло. Оно просто есть. И именно потому оно говорит о том, чего уже нет. Оно говорит о неисчислимом множестве исчезнувших пространств — и о том, какое значение они когда-то имели. Об отсутствии, которое продолжает звучать, даже умолкнув.

В феврале 2022 года Кей Царэ провёл по синагоге на Рикештрассе — это был не формальный повод, не музейный формат, а скорее прогулка по тому, что сохранилось. Крупнейшая из уцелевших в Германии синагог стоит, почти незаметно, в берлинском внутреннем дворе. Возведённый в 1903–1904 годах по проекту Иоганна Хёнигера (Johann Hoeniger) в неороманском стиле, её интерьер сегодня кажется слишком уж идеальным, чтобы быть реальным — отреставрированный, упорядоченный, залитый светом. И всё же это не декорация, не театральная постановка, а свидетельство того, что пространства могут вернуть себе достоинство — даже пережив погромы, послевоенные потрясения, десятилетия забвения и разрухи.

То, что синагога не сгорела в 1938 году, объясняется её градостроительным положением — внутренним двором. Пожарные посчитали слишком рискованным сжигать здание, поскольку к нему слишком близко примыкали жилые дома «арийского» населения. Вместо этого здание подверглось разорению: в особенности, мебель и внутреннее убранство были повреждены или полностью уничтожены. Но Рикештрассе выстояла. Городской парадокс.

Между служением и забвением – эпоха ГДР

После 1945 года здание синагоги почти не менялось в архитектурном плане, однако в последовавший период ГДР начался этап неуклонной деградации материальной основы. Это было вызвано не столько идеологическими установками, сколько комплексом обстоятельств: сокращением численности общины, финансовыми ограничениями и иными приоритетами в развитии инфраструктуры.¹ После возобновления работы в 1953 году она стала центральной и, на определённых отрезках времени, единственной активной синагогой Восточного Берлина. Несмотря на её значимость, количество прихожан постоянно уменьшалось: с примерно 3000 человек в 1960-е годы до всего лишь около 200 к 1990 году.² Такое положение дел было результатом глубоких социальных, структурных и экономических процессов.³

Как и во многих других городах — включая и западные — культовые сооружения с сокращающимися общинами и ограниченным бюджетом на содержание оказались не на первых местах в списке приоритетов. Ремонтные работы откладывались или выполнялись лишь самым необходимым образом. Иногда материалы, как, например, цинк — требовавшийся для водостоков или для сколько-нибудь адекватной, с точки зрения охраны памятников, замены отдельных участков кровли — приходилось доставать даже из Западного Берлина. В ГДР использовалась только стандартная бетонная черепица, и ею же покрыли крышу синагоги. Чтобы выдержать вес этой тяжёлой черепицы, скаты боковых крыш были сделаны более крутыми, из-за чего большая часть небольших окон верхнего яруса оказалась закрытой. Освещение резко оскудело, превратив и без того тёмный интерьер в почти кромешный полумрак.⁴ Общественное отопление на буром угле (Braunkohle) привело к очередному архитектурному увечью: чтобы экономить на отоплении, помещения отсекали перегородками, окна закладывали кирпичом — мера сугубо практическая, но обезобразившая пространство и изнутри, и снаружи. Едкий дым бурого угля, смешиваясь с сажей и копотью, осевшей на клинкерной кладке, стал основной обонятельной нотой тех лет — запахом, который въедался в стены, просачивался сквозь неплотные окна и пропитывал повседневность смесью прагматизма и смирения. Тем не менее, синагога на Рикештрассе — пусть и в ветшающем состоянии — служила не только местом богослужения, но и концертным залом.⁵ Её музыкальное использование придавало ослабленному зданию ещё один смысловой слой — как месту место культурной манифестации посреди структурной унылости. Это было пространство, которое не тонуло в жалобной риторике, а, вопреки всему, продолжало звучать — тихо, но упорно. Это было пространство, которое не впало в жалобную тональность, а, вопреки всему, продолжало звучать — тихо, но упорно.⁶

Восстание из руин – реставрация и обретение заново

Когда Еврейская община объединённого Берлина поручила бюро Golan Zareh (Голан—Царэ) в 1993 году срочно необходимую реставрацию, состояние было критическим: заложенные окна, видовые оси, ветхие кровли, осыпающиеся штукатурные фасады, устаревшая электрика. В период с 1997 по 2004 год восстановление осуществлялось в чётко структурированной последовательности: сначала крыша — как элементарная защита от дальнейшего проникновения влаги и структурное условие для всех последующих работ, — затем фасады, окна и двери, которые определяли не только внешний облик, но и освещённость, безопасность и функциональность пространства. Лишь после того, как была укреплена внешняя оболочка, можно было приступать к бережному ремонту интерьера.⁷ С тех пор здание вновь стоит, но не как новое, а как оно само. Кей Царэ и Рут Голан не занимались воссозданием в прежнем виде. Они спасали. Они сохранили то, что ещё оставалось, — и вернули пространству его язык.

Однако, в то время как Рикештрассе во внутреннем дворе утверждает своё непредвиденное выживание, Френкельуфер борется с совершенно иной диалектикой: видимость здесь становится обязательством, раной, проектом. Разрушенная синагога на Ландвер-канале не была — и не является — самоочевидной константой в городском ландшафте. Она была возведена как буржуазно-классицистическое строение с храмовым портиком — видное, градостроительно значимое, исполненное самоуверенности. Затем последовали подрыв, десятилетия забвения, слой строительного мусора и безразличия. Что осталось? Шрамы на мостовой. Следы в городском пейзаже. Воспоминания, которые иногда вспыхивают. И пустое место, которое до сих пор остаётся пустым.

Между двором и набережной — Рикештрассе как фантомное пространство Френкельуфера

Сегодня там запланировано новое строительство. Не воссоздание, а памятование. Не повторение, а продолжение письма. Нелегко реализовать замысел по возведению синагоги, которая одновременно помнит и функционирует, делает историю зримой и служит домом для современной в настоящем, — задача не из лёгких. Рикештрассе олицетворяет конкретное, архитектурно закреплённое, удержанное в городском пространстве. Френкельуфер, напротив, отсылает к концептуальному, тому, что ещё предстоит создать, спланированному.

В этом сопоставлении кроется не противоречие, а единая ось. Это топография политики памяти, которая разграничивает не между неороманским и неоклассицистическим стилями, не между внутренним двором и набережной, а между сохранённым и разрушенным, между явным и скрытым, между воспоминанием и чаянием. Между тем, что выжило — и тем, что должно появиться вновь. Рикештрассе действует как осадившееся пространство — слои истории, слои истории, законсервированные самой практикой использования. Френкельуфер же — пространство, которое говорит собственным отсутствием. Обе рассказывают, но разными способами. Одна — своим присутствием. Другая — своим отсутствием.

Посещение Рикештрассе — это больше, чем архитектурная экскурсия. Оно указывает на то, что способны сохранить пространства, когда они поддерживаются памятью, заботой, ответственностью. В её пропорциях, в игре света и пространственной упорядоченности можно смутно ощутить то, что на Френкелуфере присутствует лишь как контур, как очертание на участке — в виде холма, который не подлежал застройке, поскольку именно там когда-то располагались апсидально выступающая бима и главный молитвенный зал. После глубокого изучения Френкелуфера Рикештрассе стала восприниматься как фантомное пространство и как эхо того, что было утрачено, — а значит, как основа для того, что должно быть переосмыслено на Френкелуфере. Какое пространственное качество должно здесь возникнуть, если эхо утраченного пространства становится фундаментом? Какую память будет нести это пространство дальше — осознанную, фрагментарную, целенаправленную? И как вообще возможно проектировать, не отрицая разрыва, не нивелируя историю? Чему можно научиться у прежних пространств — в их структуре, их атмосфере, их укоренённости в повседневности? Какие элементы пригодны в качестве референции — и где начинается проекция, новое? Как осмыслить архитектуру, которая даёт место фантому, не имитируя его?

Эти вопросы не только архитектурные. Они политические, культурные, экзистенциальные. И они неизбежно обращены к нам. Тот, кто сегодня строит синагогу, строит не только для общины. Строительство ведётся для города. Для истории. Для будущего, которое стремится быть не просто прекрасным, но истинным. Возможно, именно в этом и заключается урок Рикештрасс : пространства могут продолжать своё существование, если они несут на себе нечто большее, чем просто свои стены — если они вбирают в себя память, не превращаясь при этом в музейный экспонат. Её строительная цельность, её порядок, её свет указывают на то качество, которое когда-то ощущалось и на Френкелуфере. Это качество атмосферно отражается и в запланированном там новом проекте. Пространственная упорядоченность, наблюдаемая в синагоге на Рикештрассе, структурированная игра света и художественная сдержанность определили ход проектных размышлений, посвящённых Френкелуферу — не как формальный образец, а как атмосферный ориентир и мерило целостности. Сегодня на Френкелуфере это место различимо лишь как модуляция рельефа — холм, ограничение площади, топографический отпечаток. Там, где когда-то находились бима и главный молитвенный зал, ориентация которого напоминала классическую сакральную архитектуру, теперь находится отправная точка новых решений: Что здесь может появиться, а что нет? Какие вмешательства допустимы — и какой жест будет уместным? Рикештрассе не предлагает готовой модели, но она формулирует предчувствие того, о чём может идти речь: о создании пространств, которые помнят, не повторяя, — и об оформлении того, чего не хватает, не перегружая его формой. И таким образом она становится мостиком между теоретическими архитектурными размышлениями и конкретными этапами проектирования, которые будут раскрыты в следующих главах книги.