Введение

Ни один другой европейский город не располагал до войны столь внушительным числом синагог, как Берлин, хотя он не был значимым центром иудейской религиозной жизни¹ и ни в какую эпоху не мог претендовать на громкое прозвище «Северного Иерусалима». Будучи одним из самых населённых и — после образования «Большого Берлина» (Groß-Berlin) в 1920 году — вторым по площади городом в мире², Берлин уже в начале XX века, вследствие слияния множества городов, общин и муниципалитетов, насчитывал двенадцать общинных синагог вместимостью свыше 2 000 человек каждая, более семидесяти синагог при обществах и объединениях и множество исторически сложившихся молитвенных помещений; тогда как города вроде Амстердама или Праги — если вообще могли быть названы сопоставимыми, — имели лишь три–четыре крупных еврейских культовых и культурных здания.

За редчайшими исключениями эти здания — по обстоятельствам, слишком хорошо известным, чтобы их ещё раз перечислять, — почти полностью исчезли. Политическая и экономическая ситуация послевоенных лет оставляла мало возможностей для восстановления; а с принятием так называемого «Закона о расчистке участков с руинами (Enttrümmerungsgesetz)» от 25 ноября 1954⁵ года началась вторая волна уничтожения — на этот раз административная, своего рода государственно санкционированный «окончательный вывод», — жертвами которой стали и те синагоги, что ещё можно было бы отстроить.

Тем самым проектирование синагоги вновь вынуждает обратиться к специфически еврейскому культовому сооружению — к самостоятельной, на время почти утраченной из памяти архитектурной типологии, — как уже отмечал искусствовед Рольф Боте (Rolf Bothe) накануне пятидесятилетия прихода национал-социалистов к власти.

Заняться столь деликатной материей уже в момент объявления темы моей магистерской выпускной работы в берлинском Университете искусств вызвало недоумение — тем более что проектирование храмов в учебной программе не предусмотрено. Тем более в качестве выпускной работы. И уж совсем не тогда, когда речь идёт о сакральном сооружении религиозной общины и меньшинства, оставшихся для большинства чужими, чья мучительная история в Германии неизбежно вызывает и провоцирует особые чувства. Тем сильнее, однако, уже сам выбор темы обязывает подходить к ней с торжественной серьёзностью, чтобы иметь право на соответствие предмету, — вызов, которому, надеюсь, мне удалось ответить.

В этом смысле возник не проект в классическом понимании, а скорее проектное заявление о намерении — архитектурная оговорка с манифестарным характером, — в котором благодаря глубокой личной сопричастности в одном человеке и в одной теме сплавились собственная миграционная биография еврейского контингентного беженца, двенадцать лет школьного обучения — из них четыре в начальной школе имени Хайнца Галински (Heinz-Galinski-Grundschule)⁶ и семь в Еврейской гимназии (Jüdischen Oberschule)⁷, — ещё семь лет архитектурного образования и многолетняя полемика с реконструкцией Берлинского дворца, служившей одновременно и образцом, и контрастом.

Когда летом 2021 года я почти случайно наткнулся на эссе о внутренней противоречивости еврейской сакральной архитектуры — о том, как здания, напоминающие по своей неуязвимости высокозащищённые, фортификационные комплексы или тюремным корпусам, всё же должны транслировать открытость и прозрачность, — я отправился на поиски следов, которые в итоге вывели меня к первым сведениям о замысле возсоздания синагоги на Френкельуфер в первозданном виде. Затем, в течение многих месяцев, в утомительном и кропотливом процессе, по собственной инициативе сложилась сеть контактов и источников, позволившая мне сосредоточить поставленную самому себе задачу, проникнуть в её логику и, наконец, сформулировать её.

Метод опирался на многослойный анализ исходной ситуации: опросы внутри общины; переписку с ведомством по зелёным насаждениям (Grünflächenamt) и архивом строительных дел (Bauaktenarchiv); углублённое исследование, местами эмоционально требовательное; а также обращение к историческим особенностям синагогального строительства и еврейских культурных учреждений — в Берлине, в Германии и в мировом масштабе. Всё это было необходимо, чтобы в сравнительной перспективе вычленить для участка на Френкельуфер наиболее точные и наиболее устойчивые проектные параметры.

Результатом стала разработка реалистичной альтернативы запланированному воссозданию в прежнем виде. Эта альтернатива уважает само желание «вернуть утраченное», но предлагает иной путь: вместо воспроизведения внешней оболочки она пытается вслушаться в боль разрушения, чтобы глубже понять первоначальные намерения и — с учётом изменившегося контекста — вернуть их к жизни, не изображая невозможного возвращения того, что утрачено безвозвратно.

Во-вторых, удалось выявить ряд наблюдений о сложных наложениях исторических взаимосвязей, современных форм (пере)использования, соседских интересов и религиозных требований — наблюдений, которые способны заметно повлиять на текущий процесс планирования, если вынести их в публичное обсуждение.

Поэтому важно вынести на публичное обсуждение темы и вопросы, наблюдения и выводы, которые проистекают из настоящего выпускного проекта и в этой книге сведены воедино, — чтобы на фоне уже существующих подходов осветить проблему с современной, еврейско-берлинско-архитектурной точки зрения: той самой, которая в нынешнем дискурсе, поразительным образом, действительно отсутствует и всеми участниками процесса последовательно выводится за скобки.
Там, где пересекаются биографический опыт, архитектурная практика и историческая ответственность, рождается не просто импульс, но и поручение — право и обязанность публичного высказывания.